Я долго добивалась аудиенции с ней. Они меня не хотели. Вставляли палки в колеса. Например, потребовали справку, что я владею разговорным французским. При чем тут французский, хрен пойми? Она же не маркиза Помпадур какая-нибудь. Пришлось подделать подпись покойного декана факультета романской филологии Марка Абрамыча Залмансона. Угрызения совести я при этом не испытала. Во-первых, если бы Марк Абрамыч не утонул в речке Кокушка в 1987 году во время пикника со студентами, а был бы жив и здоров, он эту справку обязательно дал. Если бы узнал, для чего эта справка понадобилась. А во-вторых, мне позарез нужно было ее увидеть. Пусть даже из всего многообразного разговорного французского я владею одним-единственным выражением «Va te faire enculer!», французы не дадут соврать, - совершенно неприличным
О ком речь, вы спросите? Ну, разумеется, о ней! О Лиле Брик! Последние недели я совершенно извелась. Не есть, ни спать не могла. Все хотела увидеть эту Лилю, посмотреть ей в глаза и спросить: почему она не любила Маяковского? Как же ж можно было такого не любить? Человека, который о своем любовном отчаяньи написал охуительную строчку:
В мутной прихожей долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав…
Вот мой супруг, Валерий Викторович, давеча сказал, что я – сука безжалостная. Сук он, доложу я вам, не видал! Какая же я безжалостная, когда я это читаю и – плачу. От жалости. Вот у вас дрожали когда-нибудь руки? Да не с похмелюги, а от любви? Не припомните? Ааааа, то-то и оно… А у Маяковского – дрожали! И как возвышенно, можно сказать, сакрально дрожали! Вам бы так хотя бы минуту подрожать, как он дрожал… А эта… Ну, ладно, не любила - так не любила! Насильно мил не будешь. Но за одну эту строчку уж полюбить бы могла? Могла, я вас спрашиваю? Но ее это чудовищное, мощное, можно сказать, гениальное дрожание не проняло. Не прошибло. Загадочная, бля, женщина Лиля Брик. Femme fatale, одним словом…
Но я – настырная. Потом они все-таки перезвонили и сказали, что она меня примет. Она согласна. Но у нее два условия. Первое: никаких вопросов о Маяковском. И второе: никаких вопросов о любви. Дескать, ее журналисты уже и на том свете достали.
- А о чем же спрашивать? – расстроилась я.
- Ну не знаем. О погоде там. О горжетках. Можете о роли русского авангарда в радикальном преобразовании человеческого сознания средствами искусства. Очень хорошая тема! Только, заклинаем вас, не о Маяковском, - предостерегли на том конце провода. И отключились. Я включила автоматический определитель номера, чтобы узнать, откуда был сделан звонок. Вместо номера высветились латинские буквы: «Poshla na hui, dura lubopytnaia!».
Я целых два часа выбирала, что бы мне надеть. Остановила выбор на своем лучшем платье цвета засохшего лайма. К вороту приколола букетик кремовых розочек и надела такого же цвета шляпку. Потом мне стало стремно почему-то, шляпку я сняла и выбросила. Вместо нее сделала прическу а-ля Ирина Хакамада, накрасила ногти на руках кровавым лаком и завершила образ высоким спецназовскими ботинками на шнуровке. Мне очень хотелось понравиться Лиле Брик. Ведь ее так любил Маяковский.
В общем, внешне это заведение напоминало помесь богодельни с реанимацией. Кругом стояли тележки с пациентами и пахло серой и карболкой. Из обслуживающего персонала все были в белом и слегка размытые. Как в Фотошопе. Но не настолько, чтобы не заметить кончики хвостов, которые все время высовывались из-под халатов и нервно стучали по кафельному полу.
- Вы к Лиле Юрьевне? - спросил меня бледный юноша-медбрат с темно-вишневыми глазами и вопросительно стукнул хвостиком.
- К ней, - выдохнула я.
Юноша дернул подбородком и потрусил по коридору. Я едва поспевала за ним.
Я знала, что Лиля Юрьевна покончила с собой в возрасте 86-ти лет. И настроилась увидеть древнюю старушенцию. Но дверь, скрипнув, обдала меня облаком тяжелых духов, и посреди этого облака царственно восседала породистая женщина преклонных лет, которую язык не повернулся бы назвать «старухой» или, того круче, «старушенцией». На фотографиях она получалась хуже. Лиля Юрьевна смотрела на меня ласково и попыхивала папироской... Вся комната была уставлена огромными вазами с лилиями. Лилии, надо сказать, пахли! Мне стало нехорошо. У меня закружилась голова, и глаза стали на мокром месте. Я сразу вспомнила, какие люди сволочи. Зачем я сюда приперлась, спрашивается?
- Хотите косячку, милая, - ласково спросила меня Лиля Юрьевна.
- Хочу, - всхлипнула я.
- Держите, только осторожней затягивайтесь. Это мне из Брюсселя прислали. Душеееевная штука.
Я нежно затянулась брюссельской травкой. Голова сразу встала на место. Глаза высохли. Я вспомнила, что хоть люди и сволочи, но среди них еще есть душка Кроссман, Инесса Парвизанд, добрый дворник Семеныч и моя собака Лола. И еще Маяковский, конечно. Хотя зря я о нем подумала…
- Лиля Юрьевна, ну почему?.. – прошептали помимо воли мои губы. – Ну почему…
-… я не любила Маяковского? – живо откликнулась она. – Ну, милая, ну, посудите сами… Он же был поэт. Творческий человек. Таких нельзя любить - для их же пользы. Счастливый человек глуп и самодостаточен. А несчастливый – уже наполовину поэт
- Творческие люди – это такое гавно, доложу вам, - продолжила она, затянувшись вслед за мной. – Мне ли этого не знать! Вот взять хоть вас, милочка…
- Меня?
- Вас-вас, - добродушно закивала головой Лиля Юрьевна. – Ведь вы не будете отрицать, моя дорогая, что вы – порядочное гавно…
Я застенчиво потупилась.
- Не отрицайте!
Я не отрицала.
- А все почему? – сдвинула муза Маяковского гневные брови. – Потому что вас никто как следует не мучил! Н терзал. Посмотрите на себя! Вы же росли в тепличных условиях. Родители вас не били. Мужчины любили. И что только они в вас нашли? Даже этот ваш художник… Портреты ваши пишет?
- Пишет…
- Цветы дарит?
- Дарит…
- Это возмутительно! Держу пари, что он вас ни разу в жизни не ударил по-человечески
Мне стало стыдно. Может, поэтому ничего путного из меня и не вышло? Так это она не из вредности? Мучила Маяковского. А в педагогических, так сказать, целях. Но я решила не сдаваться. Я же пришла ее обличать!
- А зачем вы с Осей трахались на кухне? А Маяковского не пускали? – угрюмо спросила я. – Это жестоко. Ему, может, тоже хочется…
- Хочется – перехочется, - резко оборвала меня Лиля. – Зато он потом стихи написал. Про сломанные дрожью руки. Между прочим, вы сами ими восхищались. А пустили бы мы его на кухню, и что? И ни-че-го. А, ну что скажете?
Я молчала. Что тут скажешь? Она была права. «С Лилей не спорьте! Лиля всегда права!», - говаривал Маяковский. Молча, мы доскурили один косячок. Потом Лиля начала забивать второй. В полном молчании мы прикончили и второй…
- Вам пора, - напомнила мне Лиля Юрьевна. – А то вас отсюда не выпустят. Спрашивайте, что вы еще хотели? У вас есть право на один последний вопрос…
Я так о многом хотела ее спросить. Но от неожиданности растерялась и вякнула какую-то херню. Типа:
- А это правда, что у Маяковского была сифилис?
- Сифилиса не было, - вздернув бровь, отчеканила Лиля Юрьевна. А чуть погодя добавила. - Триппер – был.
Потом я, конечно же, себя казнила последними словами. Дура-дура, на фига я спросила про этот сифилис? Ведь все знают, что у Маяковского не было никакого сифилиса, а только триппер. Любой сопливый пятиклассник знает. Ээээх, а ведь хотела же, хотела спросить о другом. О главном. О том, из-за чего она на самом деле покончила с собой в возрасте 86-ти лет? Ну не из-за дурацкого же перелома шейки бедра! Кто угодно может поверить в такую чушь, только не я. Женщины такого инопланетного масштаба уходят из-за несчастной любви… Кто он, - больше всего хотела я спросить у Лили Юрьевны Брик. Молод ли он был? Хорош собой? Писал ли он стихи? Какого цвета были у него глаза? Как он целовался? Как называл ее? Любил ли он кошек? Или, может быть, собак?
И ни фига это не режиссер Параджанов… Не за что не поверю, что муза Маяковского могла наглотаться снотворного из-за пожилого грузного человека нетрадиционной, между прочим, ориентации… Нет, последняя любовь Лили Брик должна быть совсем другая… Такая, как… ну не знаю… босиком по снегу или по ползком битому стеклу…
Va te faire enculer!
Va te faire enculer!!
Va te faire enculer!!!
Но я не спросила, и все пошло прахом. Я, конечно, потом попыталась реабилитироваться. Набирала и набирала этот глупый номер «666», но в ответ были только короткие гудки. А потом у них произошел сбой на Сервере, и меня подключили к другому каналу, по которому шла разудалая порнуха. Пришлось тупо смотреть. А поскольку это зрелище ну никак нельзя было назвать высокодуховным, то проснулась вся в расстроенных чувствах. И потом долго сидела на подоконнике в неглиже с чашкой холодного кофе в руках и выражением на лице как у злого ребенка.
Будильник показывал семь часов утра, и в больном мартовском воздухе грозно пахло гриппом и Предчувствием Революции…
15 марта 2009 г.
Вера Гаврилко http://gavrilko.livejournal.com/
Комментариев нет:
Отправить комментарий